Пастух с золотыми часами и старинным романом

                                                                                                                              А.Цырульников

          А вот история, из подмосковного села Хатунь. Рассказанная женщиной, с которой жили тем летом по соседству, встречались иногда, говорили о том о сем. Записывал что-то мельком в тетрадку. Хотел продолжить. Потом как-то шел - окликнула, передала ведерочко с ягодами для дочки, не пропадайте, сказала. И через день умерла.
После похорон Ольги Михайловны я почему-то места себе не мог найти до тех пор, пока не перечитал записанные в тетрадку ее рассказы. «Неужели это может быть кому-то интересно?» - спрашивала она. Записал невзначай пролетевшим, как журавли над тем вон лесом, летом. А мог и этого не успеть. И ушла бы, канула, не прочитанная никем, удивительная жизнь.

                                              Ужасный жених и чудесное варенье

   Один из ее предков был купец, другой ведал степными делами у графа Алексея Орлова, брата фаворита Екатерины, третий служил управляющим у фабриканта Щербакова.
Богато жили в Хатуне, дома - по восемнадцать - двадцать окон. Где вы еще такие видели? А потолки - метра четыре.     Ольга Михайловна, когда наверх полезла, видит, растяжки угловые, балки натянуты и эти углы держат.
Здесь жили «вольные хлебопашцы», освобожденные за тридцать лет до отмены крепостного права.
«Вот, смотрите, - показывала мне Ольга Михайловна портреты предков: Марья Ефимовна Сукачева в девичестве и Константин Иванович Муратиков. У него была мельница, молола крупу, называлась «крупорушка», видите, какие у него руки рабочие. А это спустя годы в Прудно. Это моя прабабушка…»
   Своих бабушек Ольга Михайловна хорошо помнила, их было две сестры, Ольга и Дуня, ее все звали Душа. Баба Оля была в молодости красивая женщина, а долго не могла выйти замуж. Однажды родственница прислала письмо: Оля, находится жених, нет ли твоей фотографии показать ему. Бабушка сфотографировалась: красивая, с брошью и медальоном. Жених возжелал увидеть воочию. Запрягли лошадей - и на поезд, в Москву. А жених, то ли пошутил кто-то, оказался горбун, маленького роста, висит голова на уровне бабушкиной груди. К тому же сварлив, желчен, мелочен. Она ему отказала. Скандал. Родственница била ее по щекам на кухне - не упрямься, жених с хорошим приданым, с лица воду не пить. Она убежала. Прибежала к тетке-монашенке: тетя, хочу в монастырь. Та ей: да что ты, деточка, тебе надо в мирскую жизнь. И бабушка с расстройства купила настольную лампу и большой медный таз. «Лампу позже конфисковали, а таз этот остался, - говорила Ольга Михайловна, - я в нем варю варенье, красивый ужасно…»
    На горке над речкой стоит ее дом - большая рубленая изба, почерневшая от времени, но не гнилая, крепкая. С тех времен остались несколько вещей, пачка писем, деловых бумаг - как-то забежал человек переждать ливень, оказалось, работает в архиве и - вот странное совпадение - как раз занимается графом Орловым. Переждал дождь, потом прислал ей копию переписки с прадедом-управляющим. «Вам что, это правда интересно?» - переспрашивала меня Ольга Михайловна.                    
    Почему удивлялась? Да мало людей, кого это теперь интересует. Приток Оки - речка Лопасня обмелела, а была, говорят, судоходной, ходили пароходы. Только просторы и остались чудесные. Поля, горки, описанные Карамзиным.       В шестнадцатом веке здесь русские с 40 тысячами войска разбили 120-тысячную армию татар хана Девлет-Гирея. На деревенском кладбище - насыпной вал с того времени. Храм остался, построенный графом Алексеем Григорьевичем, любимцем императрицы, после революции там был склад, детский дом, ну как повсюду. Парк был - розовая голландская сосна, дуб с какими-то большущими желудями, клен необычный еще встречаются. Вы походите вокруг, говорила мне Ольга Михайловна, что-нибудь найдете.
   Нашел дом, темный, с высокими окнами, с удивительным крылечком, резными водостоками - в нем жили врачи, медсестры. Рядом поваленные столбы - бывшая туберкулезная больница, кирпичная, с витой лестницей. По соседству, в Отрадном, врачевал Чехов.
   Она тоже врач.
   Ну, дальше, показывала Ольга Михайловна. Это на фотографиях все предки. Николай, с георгиевским крестом, похоронен здесь, Леонид, у него не было семьи, бабушкин жених Иван Иванович Илюнин - сделал эту фотографию вместе с предложением, а через несколько дней в деревне Новинке попил воды в колодце - и тиф… Этот умер, тот утонул. Вот, смотрите, показывала мне Ольга Михайловна, какая была большая семья - Евдокия, Ольга, Алексей, Николай, Василий, Петр…
   На старинном фото - большая семья, красивые люди. И тот же самый ландшафт, среди которого мы находились с Ольгой Михайловной, хоть с одной стороны смотри, хоть с другой. Те же пригорки, леса, речка течет среди полей.
На фотографии - девушка в белом фартуке с котенком на руках. «Моей милой, дорогой дружке!!! Нюше!!! Дарю на память свой портрет, чтобы, глядя на него, вспоминала вечера. Когда вдвоем природой наслаждались!! От той, что вас вечно будет помнить…»
   И все - по два, по три восклицательных знака. Большая, в общем, счастливая семья. Лето. Вторник. Начало века…

                                               Среди своих

   После революции дед, Андрей Михайлович Турукин, занимавшийся чугуноварением, переквалифицировался в деревенские пастухи. Но все равно был заметен, говорили: что это за пастух с золотыми часами и книгой ходит. Лето выдалось жаркое, сухое, на Покров, когда горел их двухэтажный амбар, видно было на всю округу. Тогда, в конце 20-х - начале 30-х, много горело, одни вывозили, а другие поджигали. В Хатуне красноармейцы встали кругом во дворе церкви, никого не пускали, пока не сожгли все иконы.
   Один сказал деду Андрею Михайловичу: видел, что делают большевики? Тот спокойно ответил: да зря, пусть бы бабам оставили. И через два дня за ним приехали. Завязали узел в дорогу, и больше его никогда не видели.
А беременную бабу Олю в наказание за то, что жила с кулаком (они не были расписаны), отправили на «американку», на лесоповал. Маме Ольги Михайловны тогда было десять лет, потом рассказывала: бабушки нет и нет, пошла кричать по лесу, вдруг видит - идет, бледная, а в подоле несет мертвого ребенка. Похоронили вон там, под березами, показывала мне спустя семьдесят лет внучка.
    Они много пережили, эти в миг превратившиеся в старушек жены раскулаченных. Страшно оставаться в том же месте, среди «своих». Среди тех, кто предал и еще предаст. Тех, про которых бабушка когда-то рассказывала: идем с работы, руки гудят, а они сидят на крылечке, лузгают семечки. Этим бездельникам досталось нажитое другими богатство, но удержать его не смогли, так до сих пор и лузгают семечки.
   После ареста деда у семьи Ольги Михайловны отобрали все. Подогнали к дому телегу, запрягли коня Гамлета, а он никогда не ходил в тяжелых повозках, только на бричке, в санках. Его хлещут, а он ни с места. Баба Оля выскочила, напряглась и повалила награбленное в овраг. «Не вами нажито, не вам и забирать».
   Все взяли, три дня жгли амбар, хлебом пахло...
   Второй раз раскулачивали - их же, после войны. В сорок шестом году была сталинская амнистия. Одна бабка науськала, что «крупорушек» можно потрясти, еще не все взяли. И вот раз баба Оля легла, на окне лампа горела, ждала сестру, бабу Душу, и вдруг стекло разбилось. Она к окну - ей навстречу человек. Она бросила эту горящую лампу, как не сгорела, а он схватил ее за волосы и стал бить ножом, потом бросил в подвал, задвинул столом. «У нас стол этот остался, вот он», - говорила Ольга Михайловна.
   Сколько баба Оля потеряла крови… Выжила благодаря своей выносливости. Очнулась. Отжала в подвале доску и стала кричать. Сторож ее нашел. У нее было пять ножевых ран, перерезан лицевой нерв, лицо все скошено…
   Жили они тяжело, но достойно, баба Оля и баба Душа. Сколько хватало сил, трудились. Жертвовали на храм, нищим подавали, горемычным. А самим им и детям всю жизнь напоминали, кто они. Прозвище осталось - «крупорушки». Мать молодого человека, с которым встречалась внучка, была учительницей, кричала: «Юра, что ты делаешь, у нее бабка раскулаченная!»
Совсем еще недавно, в шестьдесят девятом году было, вспоминала Ольга Михайловна. Прошлое держит людей цепко. Это такая школа.
И та бабка, которая на них настучала, до сих пор жива. Вон домик ее за рекой…

                                                       Зорька

   Хотите расскажу, говорила внучка, как баба Душа Сталина хоронила? Мне шесть лет. Я болею корью. Бабушка купила красное покрывало - корь боится красного. Я лежу. Доктор приехал, сказал, можно сидеть у окна, только не выходить на улицу. 5 марта… Сижу жду, когда будут передавать «Пионерскую зорьку», я очень ее любила, был репродуктор, знаете, такой черный, как шляпа. А «Зорьки» нет и нет. Баба Душа говорит: что это музыка ревет? И выдрала шнур. «Зорьки» нет. Я стала реветь. Просить, чтобы меня взяли в магазин на саночках. Нет, говорит баба Душа. Доктор не велел, ставь чай, вернусь, будем с мармеладом пить. И пошла - она с палочкой ходила, ее лошадь растрепала, сбросила со съяновской горы.

Я села у окна, жду. И вдруг бежит баба Душа. Ой, говорит крестная, наверное, что-то забыла. А та со всего размаху на сундук: «Сталин умер!»
Ой, что же делать? Надо ехать хоронить.
Собрали мешочек - картошечку, огурчики, и на плечи. А раньше только на попутках от нас можно было доехать. Вдруг видят: из церкви - машина с лесом. Баба Душа замахала, замахала. Мужик затормозил: ты что, дура, с ребятами, я же мог вас завалить лесом. «Сталин умер!» - «Как?!»
Раньше же радио не у всех было, рассказывала Ольга Михайловна, объясняя удивление встречного, и продолжала. «Как же я тебя посажу, - говорит бабе Душе мужик, выехавший из церкви, - у меня в кабине начальник».
Посадил ее на лес, машина поехала. А мы остались.
А потом действительно сообщают. Траурная музыка. Говорят, партия будет выполнять заветы…
Прошло несколько дней, уже восьмое или девятое марта, ждем. А ее нет и нет. Родные плачут. И вдруг утром рано палкой тук-тук в окно. Ой, Душа! А та: тихо-тихо, только меня не трогай.
Баба Душа вернулась со сталинских похорон с двумя переломанными ребрами и плечом. Ей привязали доску, шину самодельную, боялись врачу показаться, мало ли что подумают.
Ситуация-то действительно двусмысленная: семья раскулаченных хоронила Сталина!